чтивно-самайновое

[Мурушка...]

МКБ-10
МКБ-10

На небе Луна, словно ломтик лимона,
По улице лунной шагает Симона.
Дж. Родари


на небе луна, словно ломтик лимона, по минному полю шагает Симона, шагает легко, в небывалые дали, и ночь ее кутает в шелк и вуали, трава даже здесь пропиталась росою, Симона шагает по полю босой и тихонько смеется, лицо запрокинув, когда кто-то нежно стреляет ей в спину. разрытые ямины, рвы и колючка не ранят ей ножки, не режут ей ручки, а взрывы приятно щекочут ей пятки. раскрыт ее зонтик, надеты перчатки, и душно цветут в волосах анемоны... в звенящее утро шагает Симона, легко обгоняя слепые колонны, вдали, серебрясь, изгибается Сомма, и спящие спят, а неспящие стонут, но это уже не волнует Симону. забыты и киндер, и кюхе, и кирха. она не саперка и не дезертирка, ей просто отчаянно нужно проснуться. за плечи закинуты пыльные бутсы, и штык на винтовке блестит безмятежно. а мир исказился, и станет ли прежним?
рассвет отражают стеклянные блюдца. по минному полю без права вернуться шагает Симона встречь птичьему хору, и след ее пахнет ипритом и хлором.

обратный отсчет
МКБ-10

это бабочка-монарх. а чего добился ты? (с)
у кошки болит, у собачки болит, у нас с тобой, брат, пройдет.
дрожит предвкушающий трек болид, и лайнер идет на взлет,
и лишь горстка пепла в моей руке. осталось подуть: лети.
застыл указательный на курке. считаю до десяти.
шалтай-болтай сидел на стене... свалился. таков закон.
сегодня я видел тебя во сне с потрепанным рюкзаком.
я смехом ли, стоном свой сон спугнул и долго углы святил.
играем: ты в прятки а я в войну. считаю до девяти.
идет вилли-винки искать того, кто в черной ночи не спит.
обратный отсчет по своей кривой докатится до восьми.
о, если б я заговор знал от пуль, я был бы грешней, чем есть.
считаю, как будто чуть сбитый пульс: семь. семь с половиной. шесть.
над Нетинебудет опять туман, у третьей звезды затор.
я все еще медлю сходить с ума. проверить боек, затвор,
откинуться навзничь, решив, что тут за все надлежит платить.
считаю, шепча, что шуты не лгут, как джентльмен, до пяти.
где, киска, ты нынче была, скажи! не шутишь, что при дворе?
мне видятся странные миражи: звук рога и лис в норе...
как будто мне мало твоих смертей, нелепый безумный бог!
охотники с гончими на хвосте! считаю до четырех.
пусть будешь хоть новым, хоть старым ты, одолженным, голубым,
я все твои, лис, подожгу хвосты, вдохну тошнотворный дым,
все девять, все тридцать, по счету лет, их сколько не береги...
иди с козырей, но когда их нет - считаю до трех, беги!
в горах мое сердце, а сам я здесь, промок и хочу в туалет.
над трассой висит водяная взвесь, обзора считай что нет.
вернешься, сперва отведу к врачу, пусть скажут, что ты не дух...
а тут я, пожалуй, что промолчу. мне страшно считать до двух.
...и вся королевская... как бишь там? не сможет тебя собрать!
ресницы дрожат? ерунда, нистагм. а, рать, вот и вспомнил. рать.
господь, не спеши возвращать Христа. мой боже, верни его!
ружье за спиной тяжелей креста.
считаю до одного.

МКБ-10

не умею просить, но теперь это дело принципа,
мы же в сказке, и в полночь все превратятся в овощи...
пусть хорошие девочки любят маркизов с принцами,
дай мне, господи боже, чудовище почудовищней.

от меня ты, пожалуй, не сможешь теперь закрыться и
удалив из контакт-листа и почистив хистори.
пусть хорошим девчонкам сегодня приснятся рыцари,
ну а мне по закону Мёрфи - шуты и трикстеры.

боже, боже, не слушай меня, у меня истерика,
но уж раз ты прощаешь страдальцев за их метания,
пусть к хорошим девчонкам придет капитан Америка,
а ко мне на стакан мерло - капитан Британия.

Поэма про фрустрированное желание убийства

а можно я вас просто уебу?
нет, не со зла, поскольку вы не злите.
и дело не в хандре, недотрахите,
фрустрации и внутренних табу,
которые мне можно приписать.
я в жизни, право, мухи не обидел,
в моих мечтах резвится Элис Лиддел,
шумит камыш, сияют небеса
и пони мчат по радуге... но тут
ложится в руки черенок лопаты.
возможно, вы ни в чем не виноваты
и лишь вершили некий скорбный труд,
прикинувшись тупой. но мне плевать,
знать не желаю никаких резонов.
считал до десяти и слушал Sonne...
нет, все равно хочу вас уебать.
не то, что б день тяжел был под конец,
не то, что б мир жесток и люди бляди,
но вас прочел я и с тоской во взгляде,
пробормотал: "ну ебаный пиздец!"
доказывать вам, выпятив губу,
в чем вы ошиблись, где, мон дье, пиздите?
увольте и куда-нибудь идите.
а, нет. постойте.
все же уебу.

я заебся, я почти дошел до ручки,
не работа, а сплошное шапито.
я в отключке,
я в отключке,
я в отключке,
инстраграмишь мне в ответ: #аявпальто!
я бы стал своим в голландском кофешопе,
вид такой, что щас, по-моему, помру
в полной жопе,
в полной жопе,
в полной жопе...
пишешь в твиттере в ответ: а я в Крыму!
я бессменный кофеман, бессмертный пони,
мои хребет - стальней и крепче прочих спин.
двину кони,
вот чуть-чуть -
и двину кони.
улыбаешься в ответ: пойди поспи!
надо вырваться из этой сраной бездны.
ниже падать невозможно, дальше - ад.
я железный,
я железный,
я железный.
улыбаешься в ответ: а я томат.

про грибы
я не прошу нести его людям, нет. люди смешные - смотрят и не берут.
просто позволь ему прорасти на свет. выпить, как пьет омела, как сушит трут -

стань его древом. матерью легких спор, падалью, сквозь какую растет тростник.
он - твой живущий в недрах души мукор, он твой товарищ с детства, твой проводник.

слышишь его? вплетаясь в ночной эфир, песня растет, сливается с тишиной:
дай из глазниц твоих поглядеть на мир, брошенный мир, изломанный и больной.

дай ему встать со сбившейся простыни. силы собрав, подняться, шагнуть за дверь.
дай прорасти головками спорыньи, дай посмотреть, как люди живут теперь.

дай ему кровь и плоть, имена и страх. все, что имея рот, не смогла сказать,
дай прорасти ему сквозь тебя, сестра. больше ему ты мало что можешь дать.

lj-user elfiyahu
Тот самый мёд. А может быть и не!
ссылка на оригинал

Из вереска напиток
А может – не напиток
Сейчас и не проверишь - забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
А может быть – сгущёнки
А если и не слаще, то крепче всё равно!

В котлах его варили
А может быть – тушили
А может даже жарили, но точно не пекли
Малютки-медовары
А может – виноделы
А может – планокуры, а мёд из конопли

Пришел король шотландский,
А может – принц уэлсский
А может – хан монгольский, безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
А может быть – ацтеков
А может – туарегов к скалистым берегам.

На вересковом поле
А может быть – свекольном,
А может поле минном, и очень боевом
Лежал живой на мертвом,
А может – коматозном,
А может быть – контуженном, но всё ещё живом.

В стране настало лето,
А может быть – не лето,
Но дождик прекратился, почти на полчаса
Зацвёл повсюду вереск
А может, и не вереск:
Сварить пытались мёду, а вышла колбаса

В своих могилках тесных,
А может быть – просторных
А может быть – трёхкомнатных, с раздельным санузлом
Малютки-медовары
А может – растаманы
Лежат и курят вереск, а мёд варить им влом.

Король по склону едет
А может волочится
По скалам головою, упавши из седла
А рядом реют чайки
А может – кружат мухи
А может, пролетает над морем камбала

Король глядит угрюмо
(Видать, ушибся больно)
И грустно размышляет: "Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А может – гладиолус
Но что бы не цвело там, а меда мы не пьем!"

Но вот его вассалы
А может быть – нукеры
А может – хунвейбины приметили двоих
Последних диких пиктов
А может - каледонцев
А может быть Мак-Лаудов, оставшихся в живых:

Старик – горбатый карлик
А может и не карлик
Искавший чью-то "прелесссссть" в печали и тоске
И очень странный мальчик
А может и не мальчик
С мохнатыми ногами, без пальца на руке.

Король на берег моря
А может быть – Лох-Несса
А может быть – Шанона привёл их на допрос
Но ни один из пленных
Не произнес ни слова
А может непечатно всё то что произнёс.

Король промолвил гневно:
А может быть – печально,
"По доброму не выйдет, обоих пытка ждет,
Покуда не сдадут нам
Все явки и пароли,
А заодно не скажут, как варят ихний мед!"

Палач принёс волынку
И заиграл "du hast mic"
Таких кошмарных звуков не слыхивал никто
Тогда старик промолвил:
"Заткните этот ужас!
Я, так и быть, со следствием сотрудничать готов!

Боится смерти старость
А может и не старость
Склероз заел, не .помню… мне сколько нынче лет?
Куплю я жизнь изменой…
А может быть – подставой…
А может, выдам тайну… А может быть и нет…

Давно б я вам ответил
На главные вопросы:
Что делать со страною, и кто же виноват
Но не могу при сыне
А может быть – при внуке
Но стыдно при ребёнке переходить на мат

Пускай его повяжут
А может быть - отпустят
А может, с аквалангом забросят в бездну вод,
Я научу шотландцев
А может даже русских
Варить из табуретки священный пиктский мед!"

Шотландский сильный воин
А может – добрый клирик
А может маг премудрый, а может – хитрый вор
Связал мальчонку скотчем
А может – просто сбросил
Ведь плавают все пикты примерно как топор

Над ним сомкнулись волны
А может не сомкнулись
А может быть в полёте поймал его орёл
Тогда старик промолвил
А может не промолвил
А показал всё жестами, чтоб лучше смысл дошёл:

- Послушайте шотландцы,
СкоттЫ из клана СкОттов
А может вы Мак-Дональдов коварный, злобный клан?
Мой план сработал точно
А может – безупречно
Вот только я не помню… в чём заключался план?

Я ждал беды от сына…
А может то племянник?...
Таким кольцо покажешь – с кольчугою сопрут
Не верю в стойкость юных,
А может – в мудрость древних
Я никому не верю: ведь все на свете врут!

А мне костер не страшен
А может быть и дыба
Я всё равно ни слова не пророню из уст!
Хотите – четвертуйте
Хотите – освежуйте
Но только не бросайте меня в терновый куст!

Пускай умрёт со мною
А может – не со мною
А лучше если с вами мучительно умрёт
Моя святая тайна
А может и не тайна
О том, какая гадость наш вересковый мед!"






































маркиз
Там, где забвения сок горчайший бродит в стволах бедой,
В частых ложбинках вода, как в чашах, копится каждый дождь,
Там, где порядок времен послушен алому колесу,
Смерть, выбирая пенек посуше, любит точить косу.
Прямо у ног зеленеет поросль, корни укутав мхом.
И на локте вопиюще порван траурный балахон,
Смотрят, примолкнув, с ветвей пичуги, гаснет лучей парча.
Пальцы у смерти ловки и чутки, будто у скрипача.
Сказка ли, быль на опушке леса - сразу не разгадать,
Всякое можно увидеть, если выйти в такую даль.
Там, где под пылью чудных видений скрыта земная суть,
Смерть, проявляя сноровку в деле, любит точить косу.
Где отраженьем любых желаний грезятся миражи,
До темноты на лесной поляне слышится вжик да вжик,
Вьются узоры по черной ткани - страшно, как ни храбрись, -
Лезвие гладит правильный камень, сыпется пламя брызг.
Плачет о будущем птичья стая, в мареве туч кружа,
Спит в глубине вороненой стали жажда грядущих жатв.
Знает судьба, подбирая звенья, как и кого клеймить.
Тени выходят из тьмы забвенья плотью на краткий миг...
Призрачной жизни исход недолог, скоро повторный суд.
Смерть обирает траву с подола, в руки берет косу.

маркиз
Смутные страхи разом искоренив, может, дерзнешь однажды набраться сил, чтобы напиться влаги из трех криниц, тех, что питают выросший Иггдрасиль. Сколько с утра творенья сменилось утр, сколько закатов в недрах сокрыла ночь...
Помни, источник первый зовется Урд, он под защитой тройки премудрых норн. Годы в их пальцах - камешки ярких бус, перебирают: время придет вот-вот. Раз не боишься встретить свою судьбу, то зачерпни ладонью прозрачных вод.
Вкрадчивый шепот льется со всех сторон, скрыла пути-дороги седая хмарь...
И неотлучно Мимир хранит второй от возжелавших мудрости задарма. Хочешь изведать разом добро и зло? Будь же достоин знаний: умерив спесь, если сумеешь равный найти залог, горькой прохлады из родника испей.
Все, что цвело весной, превратится в тлен, сгинет, исчезнет без вести, захирев.
В третьем, кипящем черной водой котле скрыты истоки быстрых подземных рек. В снежном буране не отыскать путей: вроде был здесь, окажешься далеко. В толще воды как будто мелькнула тень - это древесный корень грызет дракон.
Перед ненастьем станет закат багров, страшно в краю туманов и вечных льдин...
Разве невыполнимое для богов
Может осилить смертный?
Решил?
Иди.

маркиз
Скитание кажется кабалой,
Уютом манят огни.
В стоячей воде ледяных болот
Легенда осталась гнить.
Но крылья, увы, не попросишь в долг,
Не вымолишь - волком вой -
Среди сотен тысяч безликих вдов
Я буду твоей вдовой.
Есть время спокойно лежать на дне
И время блуждать во тьме,
Ведь жизнь - это просто теченье дней,
А смерть - это только смерть.

Привычки выходят за грани норм,
Вертеп превратился в скит.
Танцуют тоску за твоим окном
Болотные огоньки.
Морозом сквозит из душевных дыр,
Смеркается рой теней.
Ну что же, один - навсегда один,
Обратной дороги нет.

И поздно уже прибивать к кресту,
Запястье гвоздем пронзив.
Обломки упавших ведьмячьих ступ
Навеки уснут в грязи.
День вырвется пламенем из-под стрех,
До срока вернув залог.
Сгорает неспетое на костре,
Рассыпавшись вмиг золой.
И проклято, видимо, ремесло
На плахе слагать рассказ.
Любовь - это слово из тысяч слов,
Надежда - всего лишь казнь.

Но прошлое выгрызет путь вовне
И памятью прорастет,
Когда императорский твой венец
На лбу превратится в тёрн.
Свернув в бурелом с проторенных трасс
Судьбу переходишь вброд.
Боязнь одиночества - просто страх,
Не бойся.
Иди вперед.



Элли, скажи, ну зачем тебе этот хлам?
Этот страшила… по дому одна солома!
Этот плюшевый песик без пуговок-глаз и лап.
Где ты их откопала? Помойку разводишь дома!

Элли, скажи, может, выкинем этого льва?
Ты посмотри на него, он такой плешивый.
Ты пыталась пришить ему смелость, но не смогла?
И поэтому распорола и не зашила?

Ну, а зачем тебе робот? Он дровосек?
Жуткий и с острыми ржавчинами пластинок…
Хочешь, купим нового яркого, чтоб блестел?
Элли, не плачь, или я заберу его силой!

Здравствуйте, доктор. Не знаю, с чего начать…
Мы уже не справляемся сами – что толку?!
Элли строит дорогу из желтого кирпича…
Эта дорога ведет от кровати к окнам.
(тащено из сети)









Первый, ответь, я же знаю, ты там на связи.
Первый, тут все мертвы, ну а я - подавно.
Первый, я так безнадежно и крепко связан.
Что это не кажется больше таким забавным.

Первый, я так устал от луны и фальши,
Первый, что будет дальше?

Первый, когда я уеду уже отсюда?
Первый, когда наконец мне откроют двери?
Думаешь, я не верю в добро и чудо?
Хуже, дружище. Я до сих пор в них верю.

Я понимаю, работа там, опыт, и стаж, но
Первый, мне очень страшно.

Первый, тут даже чайки кричат от боли.
Первый, и этих чаек могу понять я
Первый, и я боюсь, то ли смерти, то ли
Монстра, давно живущего под кроватью.

Первый, тут кто-то есть..? Показалось. Нервы.
Первый, ответь мне, первы...

(с) Джек-с-Фонарём

Джек с фонарем
подменыши;сатиры

За окном - мороз и вьюга, не спасают хмель и солод, и дрожит огонь в камине как сливовое вино. Может я не тот что раньше, слишком пьян, не очень молод, но могу поведать сказку, что слыхал давным давно.

Будто бы на этом месте раньше были только горы, и плела свои узоры быстроглазая метель. Снег, не тая, шёл годами, приносил беду и горе, одинокую деревню заметая в темноте. Знали жители - кто выйдет за ограду - точно сгинет, станет маленьким алмазом на заснеженном венце. Говорили, где-то рядом бродит Зимняя Богиня, что живёт весь лютый холод, как щенок, в её дворце. Говорили, что белее серебра её запястья, тоньше инея на стёклах завитки её волос. Коль её не встретишь - счастье, если не увидит - счастье, прячься за дубовой дверью от её застывших грёз.

А в деревне жил Густаво, смуглокожий и поджарый, рыжий, словно опалённый в жарком пламени костра. Танцевавший, словно дьявол, верный лишь своей гитаре - говорили, он приехал из далеких южных стран. И когда ночами крыши прогибались от метели, он деревню звал на танцы, океаном лил вино; где бы ни бывал Густаво, в чьей бы не был он постели - рядом с ним стихала вьюга, холод уходил на дно.

Но беда пришла внезапно, налетела злым бураном, и настигнула Густаво на заснеженной тропе. Поднялись стальные тучи, потемнело слишком рано - и до наступленья ночи он вернуться не успел. Он погиб бы, как случалось уже с многими другими - кровь почти застыла в жилах, сердце прекращало бег...

Но его среди метели вдруг заметила Богиня, и на лёгких крыльях ветра унесла его к себе.

Спросишь, что же было дальше? Я не знаю, я там не был. Знаю только, что на утро вдруг растаяли снега. На тропе пробилась зелень, бирюзой сверкнуло небо, осветились пьяным солнцем ледяные берега. А Густаво не вернулся - хоть искали, но не вышло. Кто его считал за бога, кто считал за дурака - слышал только краем уха: говорили ребятишки, мол, видали, как от речки отходил его драккар.

Говорят, его потомки с каждым днём сильней и краше, веселятся до упаду и живут по сотне лет. И еще, слыхал, болтали, будто холод им не страшен - но не слушай - что не скажут, если брага на столе! Та деревня - нынче город. Пьет, гуляет, как придется, даже снег совсем приручен - вот, сожми его в горсти.

...Но теперь, когда зимою вдруг жарой пылает солнце, шепчут "Зимняя Богиня по любимому грустит!".

Что-то я заговорился. Глянь-ка, потемнело жутко! Верно говорят - "У браги всё идет на поводу". Что ж, пошёл домой, пожалуй...Куртка? А зачем мне куртка?
Говоришь, там лютый холод?
Не волнуйся, я дойду.



джулбер
Не заговаривай с Волком, деточка. Это опасно.
Спрячь подальше часы, кошелек и паспорт.
И иди, как ни в чем не бывало, мимо,
Состроив вполне равнодушную «мину».
Прячься, как можешь, хоть в темноте, хоть в свете.
Главное, чтобы Волк тебя не заметил.

Будь скромной, не трогай губы, не крась ресницы.
Волк, он коварен. Он может тебе присниться.
Он тебя взглядом встречает и провожает.
Он все время молчит. Он не скалится. Не угрожает.
Он может сожрать твое тело в один присест.
Ты не успеешь и пикнуть, как он тебя съест.

Слушайся бабушку, бабушка Ведает, Знает.
У бабушки Нюх на таких. И за чашечкой чая
Она ненароком затронет Тот-Самый-Вечер,
Плеснув в свою старую чашку чего покрепче.
Если она, в разговоре коснется мамы,
Значит, у бабушки ноют давнишние шрамы.

Волк ходит на двух ногах. Он умен, галантен.
По лесу он шествует в кипенно-белом халате.
Элитный парфюм от Армани, глаза-серебро.
Местные духи зовут его - Доктор Перро.
И девочка прячется, хоть в темноте, хоть в свете.
Главное, чтобы Волк ее не заметил.





Visenna:

Йольский вальсок
Знаешь, любимый, а Нового года не будет.
Йоль никогда не закончится. Ныне и присно
Снежной крупе превращаться в подтаявший студень,
Пачкая скатерть и пол на декабрьской тризне.

Ты ли мечтал о бессмертии? Я ли? Не помню.
Впрочем, теперь все равно ничего не исправишь.
Вечер упорно пытается выглядеть томным,
Кафешантанный вальсок извлекая из клавиш,

Путая ноты, сбиваясь то в польку, то в сальсу.
Шаг, полушаг, поворот – и по кругу, по кругу.
Бальные туфли и мысли сносились до мяса,
Нам уже нечего – нечего! – крикнуть друг другу.

Губы шевелятся: шаг, полушаг, поворот и…
Держим лицо и осанку – молчать, улыбаться!
Только плечо под ладонью темнеет от пота
Да ощутимо дрожат напряжённые пальцы.

Ни передышек, ни пауз в мелодии мерной –
Вечность как вечность. Другим доставалась и хуже:
С адскими пытками, страхом, пылающей серой
Или с чудовищной стужей внутри и снаружи.

Корчится ночь, в ритуальном огне догорая,
Вальс прорастает побегами боли под кожу.
Шаг, полушаг, поворот – дотанцуем до рая?


Хочешь войну? Бери.
У меня их две или три:
Новых, еще в коробках из магазина.
В той – применяют газ,
В этой – стреляют в нас,
Третью вообще давненько не завозили.
Третья – она с гнильцой,
Вшита заподлицо
Между вчера и завтра, тобой и мною.
Слышишь – кричат: «Убий!
Ради большой любви
Целься, готовься, пли!»
А давай откроем?


Ingrid_R:

***
Эйна ставит таймер на тридцать недель - столько вызревает ее пирог.
После закваски из стылых февральских дней она добавит холодный белый творог,
Снежную кашу, мартовскую крупу, крупные хлопья скатает в огромный ком;
Мерзлый асфальт она прочертит потом.
Эйна терпеливо считает дни: тридцать недель, на холоде и в тени.

Ванда курит - горький лиственный дым стелется по скверам и по дворам.
Ванда рисует красным и золотым, хной по коже, тушью по небесам -
Пальцы в пятнах, кофе опять сбежал мутными лужами прямо на тротуар;
Тихо гаснет рыжий лесной пожар.
Ванда плачет, кутаясь в яркую шаль - каждый вечер ей себя очень жаль.

Ханна любит солнце и васильки, легкие юбки и ходить босиком,
Грозовые тучи кормить с руки, запивать закат парным молоком.
Нос у Ханны вечно в желтой пыльце, ленты в косах и легкий веселый нрав,
В рюкзаке ракушки и ворох трав.
Ханна ведет дневник и не помнит сны; ее письма пахнут смолой сосны.

Младшая, Дженна, верит в цветочных фей, эльфов, пикси, прочую чепуху,
Запускает кораблики в первый ручей, вышивает цветами по старому мху.
С Эйной у младшей вечно полно хлопот: дни коротки и снег никак не сойдет,
Синим пролескам зябко в тени ворот...
Лед на реке ломается, как стекло. Эйна смотрит на Дженну - и ей тепло.


Kuro Laik
Непредумышленное
Она хрипло дышит холодным ветром, молодая, глупая, чуть живая,
Говорит мне: "Я погубила лето! Ты бы знал, как я это переживаю!
Я его разрЕзала птичьим клином, зацепила дробью последних яблок,
Отравила хмелем и нафталином, и вот если бы это исправить, я бы
Изменила к черту своим привычкам, я б сидела дома и грелась чаем,
Расплела растрепанные косички, перестала плакать над мелочами,
Я б его любила как раньше, робко, а оно, смеясь беззаботно, южно,
Обнимало всех тополиным хлопком. Ничего мне кроме него не нужно...
Ведь оно абсентом сжигало глотку, распускалось жаром в груди, сияло,
А вот я, беспросветная идиотка, наступив - его раздавила, смяла,
И иду тайфунами преисподней при плохой игре и плохой погоде,
Я опять гуляю в одном исподнем: полинявший саван давно не в моде,
Да и мне ли мода, худой бродяге, становлюсь сезонной чужой добычей,
Букварями, армией и общагой, ОРЗ, бронхитом и гриппом птичьим,
Скорпионьим ядом, шальным паяцем, истеричной Девой в дешевом гриме,
На моих Весах - разве что кататься, впрочем, сдать отчеты необходимо...
Умоляю, верни это лето, боже, здесь же холодно даже дышать ночами,
А ему, убитому, каково же: под крестом в земле за седьмой печатью?
Уступи разок своему порядку, подари хоть ложку небесной манны..."
И духи ее пахнут фруктово-сладким, и полны каштанов ее карманы,
Она их, волнуясь, сминает в крошку, отчего в округе желтеют травы.
Только я говорю ей, моей хорошей, что уже ничего не могу исправить.
Ну такая традиция, что поделать - лето положено убивать ей...
...И я вижу вдруг, как она холодеет, как ржавеет золото ее платья,
Смотрю, не в силах себе поверить, как с нее, трясущейся крупной дрожью,
Облетают листья, а, может, перья, или даже вовсе - чешуйки кожи,
Как она, обнаженная до аорты, до предсердий - спелых гроздей рябины,
Вылетает в ночь, ни живой, ни мертвой, исходя на город соленым ливнем.
Моросит за окнами третьи сутки. Я не бог. Скорее, бездарный автор,
Она мне прощала любые шутки, лишь теперь рискнув проявить характер.
...Выхожу в печаль ее ледяную, не забыв про зонтик и сигареты.
Просто я люблю ее. И ревную. И она каждый год убивает лето.

Лемерт:

Йоль
Человек идет.
Вокруг происходит ночь.
Самая длинная ночь в году.
Ветер шарф с него рвет, словно силится уволочь,
человек скользит по снегу и льду.

Человек идет. У него на плечах висят
сорок демонов прошлых жизней,
пройденных дней.
они шепчут, что не отпустят, еще вкусят
его теплой крови и плоти, его костей.

Человек идет. Человек совершенно ничей,
но он знает, он даже верит в это почти -
после этой ночи –
самой долгой из всех ночей –
день начнет расти,
непременно начнет расти.

Светит желтым окном чужое ему жилье.
Человек идет, ему кажется, что зовут.

…Пусть тогда будет чудо – для каждого пусть свое.
Пусть получит каждый,
каждый по волшебству.

Пусть получит каждый – и праведник, и злодей –
свою вечную тайну, сияющий горний свет.
И вот этот, бредущий среди бесконечных дней,
у которого, кроме демонов, больше нет

ничего – пускай он получит покой и дом,
и любовь, в которую верит едва ли сам.
Это Долгая Ночь. Вода шуршит подо льдом.
Это ночь, когда сбываются чудеса.








Ирида:

Если в школе вас директор обвиняет в оккультизме,
И намерен он упорно ваших старших в школу звать -
Но насколько точно старших - он никак не уточняет,
Тогда смело, прямо там же, начертите пентаграмму!
Призовите духов предков, прямо в школьный кабинет.
Пусть директор онемевший - пра-пра-дедушке расскажет,
Почему нельзя ребёнку гримуары изучать.
Если это не поможет - поднимите к жизни мёртвых,
Только не кого попало - воскресите Ильича -
Он директору расскажет, что учиться и учиться -
Завещал он самолично, исключительно для всех.
Пусть директор, будь он проклят, внемля этому призыву,
Извинится перед вами, кровью брызгая из глаз.
Пусть он знает, пусть запомнит и зарубит на носу -
Обвинять нас в оккультизме - может только Папа Римский,
Остальные нам не ровня, пусть горят они в Аду.

Aivere:

Монолог Королевы
На - раз! - ты вступаешь в игру беззащитной пешкой,
На - два! - научись не плакать и ловко драться.
Чтобы стать Королевой, нужно быть сумасшедшей
И поэтому я могу ничего не бояться.

Алисы читают сказки, плодят капризы,
Становятся музами, носят чулки в полоску.
Их проще любить, сердца из конфет и воска,
Но быть Королевой значит - не быть Алисой.

Ну, голову с плеч! Я сегодня в кроваво-красном,
И плаха мне - трон, и воздух дрожит, волнуясь.
Валеты рыдают. Из книги не видно глаз, но
Смотри только на меня!

Ты ведь слышишь,
Льюис.

Пишет Magistr:

Малодушное мини.
Нам, наверное, никогда не встретиться.
Ты откуда-то из несбыточного,
а я – из будней.
И к тебе не ведут ни дороги, ни двери, ни лестницы.
Дни нанизывая на нить, собираю месяцы:
март, апрель, следом май…
И считать не трудно…

А потом эти низы можно собрать в года –
убедиться в значении правильном: ни-ког-да.

(c) Milady
10.07.2012

URL записи

Пишет Та которая...:
10.07.2012 в 12:52


я тебя наверное полтысячи раз видела,
во сне ли? в метро? на пороге ль вечности?
но то ли мне не хватило человечности,
то ли ты не был похож на бога или идола.
даже если все тропы сольются в одну,
а все нити будут связаны в узел
и ты будешь рядом - я нечаянно отвернусь,
маникюрными ножницами разрезая узы.

возможно ты гений, миллионер и вообще лапочка,
но извини, я просто са-мо-до-ста-то-чна!

…а вот твой дом, построенный не тобой. В нем слишком тесно для странных твоих историй, но слишком холодно одному. Здесь каждый день встречаешь, как новый бой, и в чашке с чаем вновь тонут мечты о море, со дна души поднимая муть.
…а вот весна. Заглянет в твое окно и отвернется от серых разводов пыли – окно не мыто который год. Не прячь глаза, тебе же не все равно! Уже полжизни дожди по стеклу размыли, и бесконечен круговорот.
…а вот он ты. Зеркалишь своих друзей, играешь в игры, читаешь чужие сказки, ночами пишешь свои стихи. И для чужих невидим, «такой, как все» - твое спасенье в безликой, но страшной маске, под ней же – буря, парад стихий.
…а вот слова. Озвучены в пустоту. И ты не знаешь, к чему бы еще стремиться, чтоб не казалась смешною цель. Твое «хочу», подвижное, словно ртуть – твое «могу» с ним не может никак смириться…
и точка
ставится
не в конце.

В кого ты вырос, самоубийца?.. Magistr

моё произвольное

...а вот мой дом, разрушенный не тобой, и на обломках поздно искать ответы, давно не нужные никому...ушедший день завянет полынь-травой, а я мечтала дожить до лета, но сотворенного не вернуть.
...а вот огонь. он погас давно и разлетелся серой хрустящей пылью - очаг не топлен который год. не прячь глаза, мне пол века как все равно, ведь я рехнулась в своем бессильи прервать проклятый круговорот.
...а вот он ты. скрываясь среди людей, играешь в правду, всю жизнь не снимая маски. и вспоминаешь свои грехи, как будто ты проживаешь свой судный день. и на закате вновь выцветают краски, когда ты жжешь не свои стихи.
...а вот слова - извержены в никуда, и ты не знаешь, ну где же еще укрыться, чтоб не казалась последней ночь. мое "тогда" недвижное, словно сталь, твое "сейчас" колючее словно спица...
а смерть,
конечно, прекрасна,
но...

... но я пришла за тобой, убийца!

молись за меня средь убогих, глухих и печальных,
чьи слова умирают, в пути разлагаясь на слоги...
я уйду от тебя по широкой закатной дороге,
запечатав замок никому неугодным молчаньем.

не кричи мне во след...обернуться - дурная примета.
черной кошкой сбегу, отрезая пути к отступленью,
мне не нужно прощанья, и даже не нужно прощенья -
время хищным зверьем слижет кровь с недостертого следа.

не старайся понять, почему... это боль за грудиной,
это будни мешают дышать и удавкой ложатся на шею -
я пыталась остаться, но в стазисе жить не умея,
поняла, что за долгую осень смертельно остыну.

счастье, шитое шелком из ярких тряпичных обрезков,
не меняю на ровные стопки из серой бумаги.
чтобы бросив, уйти - тоже нужно немало отваги...
спи спокойно, мой бог, позабытый на храмовой фреске.

идет високосный год -
депресиии, разве в кайф?
но, может, февраль пройдет,
и где-то наступит май...
но вновь под ногами край
и в спину толчки локтей,
болит под лопаткой сталь...
за что мне любить людей?
ведь в этом потоке дней
я снова хлебну сполна.
изгрызена до костей,
изрыта почти до дна....

истоптана поперек,
раскрыта почти насквозь...
душа, как больной зверек,
прицельно кусает в мозг,
чтоб личность разъел некроз,
и память забилась в шель,
чтоб рухнул нейронный мост,
неслышно прошелестев,
разрушив баланс веществ
и разум сорвав с резьбы...
меняется суть вещей,
линейность моей судьбы.

ломается ход времен
по тонким каналам вен,
безумье, тугим ремнем,
меня заарканит в плен.
один неучтенный день
весь год превращает в гниль -
на то, чтобы встать с колен
мне снова не хватит сил...
минуты летят как пыль,
кривится в усмешке рот...
я пью свой ноотропил,
идет високосный год...

ведьмячье
молчание под языком –
монетной медью…
меня рожали – человеком,
распяли – ведьмой!
наверное, за цвет волос
и силу дара…
а это страшно – умирать
совсем не старой!
как просто, все ответы взяв
в соседней вере,
вы утвердились в праве жизнь
чужую мерить.
вы предали, так кто же зло?
вопрос избитый!!!
ведь вам и дальше быть живыми,
мне – убитой.
чьим был последний поцелуй,
клеймо на память?
кто посоветовал печать
на губы ставить?
кто закрывал мои глаза
простым покровом?
и запирал мой смертный дом
стальным засовом?
уж больше, чем пять тысяч лет
ищу решенье…
воскреснуть бы, прорвав заслон
хоть на мгновенье!
молчание под языком
растает – словом…
я прокляну весь этот мир,

а что такого?

Над гранитными стенами,
Над большими городами,
Невзначай стирая грани,
Руки нежные, но злые
Тормошили – ворожили.
Не давая людям спать
Начинали колдовать.
Девки-ведьмы чернобровые,
Краснощёкие, здоровые
Под ночными небосводами
Развлекались хороводами.
Покрывая мир узорами,
Звали в темноту за шторами:
“Выходи-ка к нам играть!”
Заплетали паутинами
Зеркала у всех за спинами.
Расчудесными картинами
Отводили всем глаза,
И творили чудеса.
Вмиг опаивали винами
Тех, кого могли поймать,
Звали с ними полетать;
Перемигивались с месяцем,
По дворам ходили с песнями
Распрекрасные прелестницы.
К ним, срывая с шеи крестики
И другое серебро,
Позабыв добро и зло -
Христианские морали,
В окна мужики сигали
И бесследно пропадали –
Уносились в небо звёздное
За ведуньями ухлёстывать!
До рассвета крепко мостики
Свяжут тот и этот мир –
То-то долгим будет пир...
У колдуний глазки быстрые,
У колдуний губки алые,
У колдуний зубки острые –
Обернётся всё бедой!
Хвать, и кровушка по горлу...
Спи родимый, спи родной!

я отвожу глаза от даров твоих -
лунный свет неярок, осенняя роса холодна
эта ночь не делится на двоих,
извини, но дальше я снова пойду одна.
без улыбки отмою водою кровь
с хрусталя и стали, с груди, со щеки и губ,
и устало ладонью глаза прикрою,
лунный свет неярок, но нарочито груб...
все что желала - трупом лежит у ног,
темнота и жажда пронзительны до глубины души
ночь как всегда прекрасна, но...
только для тех, кто сможет ее пережить

отсюда до неба - не счесть километров,
калитка у рая - не втиснуться боком...

когда тебе крылья подарены ветром,
зачем нужна вера в фальшивого бога?
для видевших бездну - другая дорога -
губная гармошка и шляпа из фетра,

дорожная пыль, путевые заметки,
где правды - чуть-чуть приоткрытые шлюзы...
у пьяных луной и отравленных музой
на коже не долго удержатся метки.

змея осторожно свивается в узел
и сердцем пульсирует в реберной клетке

хочется быть пустотою и точкой, сутью и смыслом, рифмованной строчкой, вышивкой сложной на белой сорочке, тусклым огнем свечи. видеть и ведать, водить... и не важно, что прозвучит в протоколах бумажных, когда между строк прочитает не каждый, то, о чем промолчим.
споры с друзьями в сечении вечера - мысли и чувства на пленке засвеченой, о бессознательном знает лишь Сеченов, верен ли наш почин?
вскользь улыбаться, искриться молчанием, на толкования не отвечая, и разбивая досужие чаянья просто гулять в ночи, грея в объятьях замершие плечики, деля, нет, слагая мгновения в вечность, и зная, что те кто не призван на встречу, увы, не поймут причин...

в отражение к
27.06.2011 в 02:38
Пишет Alyssa Lwuisse:

железная леди [мини] кто-то из нас
хочется быть кипятком и небом, ветром душистым, цветком и снегом, легкостью звуков и осторожным лесным дождем.
зло забывать и смывать усталость, словно песок, и совсем уж малость, просто мне хочется чтоб казалось, будто бы мы идем.
пусть не друг другу,но хоть навстречу, пересечемся на краткий вечер или на миг, что тягуч и вечен, с кем-то побыть вдвоем.
что ж, усмехнуться, кому лукавить? не получается мир избавить от идеальности ведь не забавы для,
просто... мне холодно в этот вечер, и без восторга смотрю на вечность, где не записано этой встречи.
в вечер, где только я.

URL записи


Пишет Magistr:
27.06.2011 в 13:07


На все можно посмотреть с другой стороны...)))


Хочется быть океанским штормом, радугой в небе, цветным узором, знать, что когда-нибудь – это скоро, таять хрустальным льдом.
Боль отпускать и прощать обиды, глядя в огонь, все так ясно видеть – там, где судьба тянет сотни нитей, вот они, мы идем.
Пусть не навстречу, но где-то рядом, вполоборота – не дальше взгляда, мир невесом, миг тягуч и сладок, просто побыть вдвоем.

Что ж, не лукавить, а ждать ответа... И, без оглядки бросаясь в лето, снова и снова писать сонеты, видеть все тот же сон.
Больше не мерзнуть в июньский вечер и расправлять – пусть не крылья! – плечи, глядя с улыбкой вперед и в вечность.
В вечность, где только он.


лемерт
небо становится парусом в серебре
мы сидим на горе, на высокой-высокой горе,
начинает темнеть.
неблагая осень, листвы черненая медь,
изморозь на коре.

говорят, что те, кто всегда один, -
им судьба уходить в Самайн,
горек хлеб и едок осенний дым,
холодны неубранные дома.

говорят, раскрывается небо - и к ним
спускаются кони,
и наступает зима,
быть им вечными всадниками, лететь по дорогам пустым,
не гляди в глаза, коль не хочешь сойти с ума.

мы сидим на горе, на высокой-высокой горе,
нерожденный костер начинает гореть,
поднимается высоко в облака,
начинается ветер, дорога листвы легка,
неблагая осень, встречай меня-дурака.

(мы сидим на высокой горе - и не надо слов о любви,
просто переживи эту зиму,
пожалуйста, переживи)

просто тем, кто всегда один, - судьба уходить,
растворяться в вечной охоте,
просто это не лечится - это дыра в груди,
саднящая на закате и на восходе.

это черный Самайн проступает в полете листвы,
в запахе порыжевшей травы,
в карканье черных птиц.
Рассыпаются в небе первые звезды - как мелкий рис,
тем, кто всегда один, - уходить,
ожидает тьма,
здравствуй, вечная охота, здравствуй Самайн,
здравствуй, осень моя неблагая, нож на бедре,
и насквозь проходит октябрь, и касанья его свежи.

(мы сидим на горе, на высокой-высокой горе,
я люблю тебя, но
не держи меня,
не держи).

шабнак-адыр
Анна Лемерт
а до осени и не было никакой меня,
родилась недавно среди дождей,
на степной дороге, долго брела по ней,
шрамы против сердца мои саднят,
здравствуй, в дом пусти меня, обогрей.

не умела бывать одна - никогда, никогда,
все тянулась к людям, извивалась плющом у стен,
я бреду, сменяя трассы и города,
я в чужие дома захожу, и со мной беда.
черно-белое небо, вороны на проводах.
ничего не надо больше.
совсем.
совсем.

моя жизнь началась этой осенью, да, тогда,
когда стал не нужен никто, чтобы быть живой,
я жива, и течет с ладоней моих вода,
я стою у моста, и вороны над головой,

ничего не надо. вокруг дорога и степь.
желтизной прожилки нарисованы на листе,
не смотри на меня - я смогу отвести тебе глаз:
вместо сердца - трава, вместо ног - обломки костей.
середина осени.
здравствуй.
я родилась.